Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

Книгу о России взял вечером Ухтомский. Гейсмар увидел ее в каюте юнкера, но ничего не сказал. Он спросил потом Грота:

— Капитан купил на английском «Записки о России», вы читали?

— Да, я знаю эту книжку. Неужели на английский перевели?

Вечером сделали баню. Команда была вымыта и переодета во все новое.

Капитан велел спускать на берег не всех, а самых надежных. Бывали в Портсмуте неприятные случаи: люди бежали с наших кораблей.

Перед отходом Невельскому вручена глупейшая инструкция: матросов спускать на берег в иностранных портах со всевозможными предосторожностями. На пять человек — одного унтер-офицера. И чтобы каждая шестерка разбита была, кроме того, по двое. Уроженцев Царства Польского на берег, по возможности, не отпускать или следить за ними.

На «Байкале» двое поляков. Юзик Внуковский — крепостной Гейсмара из огромного литовского поместья баронов, жалованного отцу мичмана за подавление восстания.

Унтер-офицер Войтехович, требовательный и аккуратный, сам следил строже всех за матросами. Он из вахты Гейсмара. Глупо было бы его не пускать.

Решили, что пойдет Войтехович и унтер-офицер Бахрушев из вахты мичмана Грота.

Матросы первой статьи: Попов, Лебедев, Забелин, Котов, Волынцев, Коноплев, Митюхин, Орлов, Залуцкий, Новограблин, Салагов.

Марсовые: Андерсен, Петров, Преде, Камнев, Усков, Гречухин… Мастера, писарь подшкипер фельдшер Дементьев. Кого тут пускать? Кого не пускать? Мастеровым тоже надо передохнуть. Они поработали много. Есть еще хорошие матросы — Конев, молоденький Алеха Степанов, штрафной Веревкин, Фомин, Козлов.

— Кто пойдет из мастеровых? — спросил Казакевич.

— Яковлеву надо бы дать отпуск, раз он отличился на ремонте.

— Яковлеву обязательно. И Шестаков… Подобин — это бесспорно. Войтехович — тоже обязательно.

Невельской и Казакевич составили список. Решили, что утром пойдет пятнадцать матросов. С ними трое унтеров: Бахрушев, Войтехович и Лысаков.

— Еще для присмотра юнкер и поручик Попов, — сказал Невельской. — На каждые пять человек назначить по унтер-офицеру. И еще разбить всех на пары. Пусть друг за друга отвечают…

— Только вот как с Веревкиным? Ведь он штрафованный? — сказал Казакевич.

— Пусть идет в паре с Яковлевым. Тот серьезный и непьющий. А молоденького Степанова — с Иваном Подобиным…

Утром матросы садились в шлюпку. Алехи Степанова среди них не было. Он печально стоял у борта.

— Разве Степанова мы не назначили? — спросил у Казакевича капитан.

— Яковлев просил его не спускать. Говорит, что он всех расспрашивал, как сманивают людей на берегу и куда их потом девают…

— Ну, это еще ничего не значит.

— Мало ли что мальчишке взбредет в голову… Еще успеет пошляться в портах, вся жизнь впереди.

Казакевич сегодня отправлялся в Портсмут с Халезовым и офицерами.

— А где Яковлев? — спросил вдруг он.

— Эй, Яковлев! — крикнул боцман.

— С кем же Яковлев теперь?

— Он с Подобиным.

— Что ты как вор на ярмарку собираешься? — сказал ему боцман. — Уже офицеры сходят…

Яковлев живо спустился по трапу, он взглянул испуганно на Казакевича, уже сидевшего в шлюпке. Сегодня лейтенант не сердится, не взыскивает. У всех настроение праздничное, идут на берег, люди погуляют, посмотрят железную дорогу с паровозом.

Шлюпки пошли.

На берегу Казакевич, отпуская команду, сказал: — Братцы, помните, вином не напивайтесь! Кто вернется пьяный, тому на берегу больше не бывать. Яковлев, Шестаков и ты, Подобин, — в помощь унтер-офицерам — смотрите за товарищами и остерегайте их…

Яковлев поглядел на «Байкал». Там маячила над бортом светлая голова Алехи. Казалось, Яковлев что-то еще знает о нем и беспокоится.

На главной улице, которая похожа была на петербургскую Большую Морскую, в маленьком магазине, где проверялись и выверялись хронометры, Казакевича встретил хозяин, любезный господин необыкновенной толщины. Он уже знаком был и с капитаном, и с Казакевичем и знал, что русский бриг следует на Камчатку. Сказал с живостью:

— А я недавно проводил туда китобоя! Там, говорят, богатые моря!

Толстяк влез на высокий круглый стул за конторкой.

— Какое время! Какие открытия! — восклицал он.

Седой сухопарый приказчик принес хронометры.

— Россия — великая страна! — рассуждал толстяк. — Я хотел бы когда-нибудь сам поехать в Россию, но я больной человек и не могу путешествовать.

Увлекаясь, а отчасти из деловых соображений, он говорил так и русским, и американцам, и итальянцам.

— Никто не закупает в моем магазине таких усовершенствованных приборов, как русские. Русские капитаны не жалеют денег, я это заметил. Россия богата! К нам приходят каждый год корабли с русским зерном. Очень хороший хлеб! У вас не то что во Франции. Во Франции, я уверен, все произошло из-за распущенности и голода. Несколько лет подряд были неурожаи! Но теперь, слава богу, бунт подавлен!

Казакевич, расплачиваясь, поддержал восторги англичанина:

— Да, в нашей стране много хлеба, золота, мехов!

— Золото в Сибири стоит горами! — добавил штурман Халезов, знавший по-английски. — Каждый может наломать, сколько хочет.

Толстяк, держа в углу рта сигару, кивнул штурману, показывая, что понял шутку.

— Но говорят, в России не умеют разрабатывать свои богатства! — заметил разговорчивый хозяин. — Китобой рассказывал, что в Беринговом и Охотском морях можно заработать миллионы, а нет русских китобоев! Надо приглашать иностранцев! Вот мой отец был француз. Он был великий мастер, уехал в Англию и стал настоящий англичанин. Так же надо звать людей в Россию. Они займутся делом, возьмут все в руки! И дело пойдет! Говорят, что русские хорошие земледельцы, но не скоро научатся и станут китобоями! О! Это трудное дело!

В магазине толстяка бывали моряки со всего света. От них он знал множество новостей. Его клиенты вели разговоры о колониальных товарах, о ценах на фрахт, об открытии новых земель, об удачных захватах во всех странах света. Толстяк представлял себе все, что делается в морях земного шара.

Все, что он говорил, не было новостью для моряков. За время стоянки брига в Портсмуте они еще более почувствовали, что с открытиями надо спешить.

— Но почему вы полагаете, — спросил мичман Грот, румяный белокурый великан с юношеским пушком на припухлой и красной верхней губе, — что русские не бьют китов?

— О! Это не просто! Нужна особенная сноровка. Русские — земледельцы, континентальный народ. Китобоями они быть не могут! Тут нет ничего обидного. Всякое дело требует призвания. Ведь вот не делают в России хронометров! — весело сказал он.

Толстяк долго еще рассказывал о том, что он тяжело болен, что у него плохое сердце и ужасное ожирение — он так толст, что не может нагнуться, чтобы завязать себе шнурки на ботинках. Что он не ходит пешком, а берет наемную карету. Что у портсмутских извозчиков есть поверье, что после него бывает удача, и поэтому они охотно возят его, иногда даже бесплатно.

Когда старший лейтенант и офицеры вышли из магазина, какой-то усатый, коренастый пожилой человек, с красным толстым носом, размахивая руками, стал подзывать проезжавшую мимо карету.

Он, видно, давно заметил, что в магазин вошли офицеры-иностранцы. Усач с большим терпением прохаживался по тротуару, надеясь оказать им какую-нибудь услугу. На удачу проезжала извозчичья карета.

— Два цента! — приподнимая шляпу, с любезной улыбкой сказал усач и протянул узловатую руку с перстнем и с грязной крахмальной манжетой.

— Вот нравы! — молвил Грот.

— Выпрашивают центы с таким видом, словно оказывают вам снисхождение.

— Портовые нравы! — добавил Гейсмар.

Проехали по главной улице города.

Халезов вспомнил, что большие часы в Адмиралтействе идут точней всякого хронометра, показывают год, месяц, фазы луны, восход и заход солнца. Неужели этот же мастер не мог бы сделать хронометр!..

День провели, делая покупки. Когда возвращались, шлюпка шла мимо тяжело груженного пузатого корабля. Черные борта его были до щербин избиты морскими волнами. Толпа глядела на выгрузку. Молодой высокий моряк с острыми и тонкими завитками волос, торчавшими из-под фуражки, но всей видимости первый помощник, кричал на грузчиков, пересыпая речь бранью.

— Груз из Китая, — заметил Гейсмар, — вон иероглифы на тюках. Видимо, шелка.

— Я видал, господа, корабль привез слона! — воскликнул Грот.

— Мы с мичманом тут все рассмотрели.

Казакевич продекламировал с чувством:

— Верно, мичман?